«Время вишен»...

[Erno]

...или «Le temps des cerises».

 airen, ну, в общем, клип мне попался как по заказу.

Сказко, чо

Беспутный смутьян перемахнул через борт скрипнувшего по песку красного самолетика и, пряча руку за спиной, зашагал по берегу к укрывшейся в тени беседке, где сидела, почему-то стиснув в кулаке угол скатерти, хозяйка отеля «Адриано».
— Джина, я к тебе с одной безделицей. Угостишь чаем?
— И ты здравствуй, — Джина кивнула на плетеный стул и, разжав пальцы, потянулась за чайником. — Садись, Марко. Знаю я твои «безделицы», невозможный ты человек. Давай уж, выкладывай начистоту. Твой остров канул на дно морское, а тебе и горя нет. Только позарез нужен всего-то навсего мой радиоприёмник: мол, от одной рации толку мало. А купить свой ну никак не получится, потому что придётся светиться в каком-нибудь порту, а тебя, ура... то есть — вот незадача, объявили в розыск не только в Италии, но и в Хорватии?
— Хм, интересное было бы приключение, — Марко подтянул к себе чай, потом сахар. — Нет, у меня совсем пустяк.
— Дай-ка угадаю, что ты называешь пустяком. Ты подался в пираты?
— Не жалеешь же ты своих пиратов, раз прочишь меня им в подельники…
— Я не жалею пиратов? А что у тебя в руке, кстати?
— С этого и надо было начинать. Вот, собственно... — и о столешницу стукнулась кружка мокрых вишен. — Я знаю, что полагаются цветы, но решил, что так будет лучше.
Джина хотела было съязвить: «“Полагается” — это такое ругательство, ага», — да ещё добавить: «А кольца, если понадобятся, ты из вишнёвых хвостиков скрутишь?» — но тут дыхание у неё перехватило.
— Вишенка, что с тобой? — удивился невозможный человек, предусмотрительно отодвигая стол.
Имя стало последней каплей. Чильеджиной — Вишенкой — в шутку звал Джину Марко ещё до войны, когда ему было лет семнадцать, а ей около пятнадцати, и когда в доме у Джины ему доверяли настолько, что спокойно отпускали драгоценное чадо с ним — кататься на «Адриано», его тогдашнем и, если вспомнить, таком ненадежном самолётике.
Джина глубоко вздохнула — не помогло. Тогда она оттолкнула стол, едва его не опрокинув (неповинный чай выплеснулся из обеих чашек), и кинулась трясти Марко за плечи.
Следующие несколько минут ошарашенный Марко только и мог пережидать бурю, разбирая среди всхлипов слова. О себе он, кстати, узнал много нового. Например, что он сводник, потому что каждый новый муж Джины для начала оказывался его, Марко, другом. Что чёрт бы побрал такую заботу. Что, впрочем, он прав, потому что все, любившие Джину, умирали, а смерти следует опасаться. Что, с другой стороны, непонятно, какая муха отважного Марко укусила, потому что уж чего-чего, а своей смерти он давно уже не боится.
Договаривала Джина уже в воздухе, потому что где-то к концу пламенной речи Марко подхватил её на руки:
— Вишенка, — задумчиво начал он, понижая голос до шепота, — если меня ждёт вот такая восхитительная смерть, то другого счастья мне и не надо.


(c) Эрно Любо-Пытный.